– Потому я тебя и спросил, – оживился Иоанн.

И опять смущения как не бывало, глазки блестят, губенки самодовольно поджаты… Господи, как мало иному надо для счастья – чтоб его мудрецом назвали. Впрочем, все остальное у него уже есть.

Вот так мы с ним и общались. Ежедневно. А свою «гениальную» идею стравить меня с кем-нибудь из своих ближних он не оставил. И осуществил.

Подумаешь, с Малютой не вышло. При дворе народу хватает. Причем во враги он мне определил целый род, поручив перед своим отъездом в Новгород… постричь свою четвертую супругу, царицу Анну Алексеевну Колтовскую. А у нее только родных и двоюродных дядьев больше десяти. Если присовокупить братьев, родных и прочих, то и вовсе набегает к трем десяткам. Понятно, что при дворе их меньше – не каждому родичу жены досталось по прянику, но тоже хватало.

Когда я впервые услышал об этом повелении, то, наверное, вид у меня был тот еще. Во всяком случае, царь от хохота не удержался. Не знаю, может, сам бы покатился со смеху, поглядев на себя со стороны, но тогда мне было не до веселья.

– Государь, насколь мне ведомо, постригают в монахини люди духовного звания, – осторожно напомнил я. – Я же – князь, и в священники не собираюсь.

– Твое дело – за пристава у нее быть, – пояснил Иоанн, вытерев выступившие на глаза слезы, и успокоил: – Да не боись. Отсель до Горицкого Воскресенского монастыря мигом домчишь. А уж там, как обряды справите, мой поезд и догонишь. – И хитро подмигнул, поясняя: – Не любят у меня в палатах тех, с кем я вот яко с тобой – в задушевных говорях [21] время провожу. Не ныне, так завтра, случись что на пиру, местничаться полезут, а у тебя за душой, окромя римских корней, ничегошеньки и нету. Да и далек Рим. Опять же, коль я тебя на службу к себе принял, стало быть, и чин должон дать. Вот чтоб у иных-прочих завидки душу не терзали, мол, больно скоро да излиха высок, я тебя с Аннушкой и посылаю. Тут уж сыном боярским не отделаешься. Чай, не у кого-нибудь за приставом – у самой царицы.

Так-так. А вот с этого места желательно несколько поподробнее – чин мне и впрямь нужен. И не корысти ради, а токмо… Черт, от волнения даже забыл, что там в «Двенадцати стульях» отец Федор говорил инженеру Брунсу. Такого со мной за всю жизнь ни разу не бывало.

С одной стороны, я вроде уже договорился с Долгоруким, но с другой, учитывая поганый характер моего будущего тестя и его непредсказуемую натуру, чин мне запросто может пригодиться.

– Я тут третьего дня обмыслил все – боярина али окольничего давать тебе невместно. Тогда уж точно от зловред житья не станет – али отравят, яко моих жен, али порчу напустят. Кравчего дать? Будя, напробовался ты уже моих угощений [22] . Да и я пожить еще хочу, а то мало ли. Постельничий? Не дело фряжскому князю с тряпками возиться, хоть и царскими. Все передумал – нет для тебя достойного чина. Как быть? И ведаешь, что я тогда намыслил? – Иоанн хитро улыбнулся от избытка чувств и даже подмигнул мне.

Я не подвел его ожиданий – глядел завороженно, весь внимание, словно эта его придумка – самое важное в моей жизни. Даже реплику кинул соответствующую:

– Что бы ты ни намыслил, государь, но знаю одно: в светлую голову приходят только светлые мысли.

С душой сказал, не лукавя. Я действительно так считаю. Вот только его голова тут ни при чем. А если он думает иначе – его проблемы. Главное, что у меня получилось искренне.

– А я новый чин ввел! – торжествующе выпалил он и довольно уставился на меня.

– Это как же?! – изумился я, причем снова искренне – и впрямь интересно.

– А вот так. Будут теперь на Руси думные дворяне. Это ежели сам человек мудёр, но из худородных али, вот как ты, из иноземцев. Конечно, чин сей определен пониже боярского, да и окольничего, но зато сей человек станет вхож в государеву Думу, да и в прочие места. Уже и указ подготовил, даже три сразу. Первый – о введении оного. Другой о даровании сего чина моему верному слуге Гришке Скуратову, а уж третий… – И после многозначительной паузы – ну точно, как есть артист – выпалил: – Тебе, княж Константин! Что, не ожидал? – И лапу в перстнях сует для поцелуя.

Вот дьявольщина. Пришлось чмокнуть. А куда денешься – ритуал. Но хоть вроде и нет в этом никакого унижения – все равно что отдание воинской чести, – чувствовал я себя не очень. Мне бы радоваться, что так скоро вылез наверх, а у меня, дурака, Малюта Скуратов из головы не выходит. Он ведь тоже думный дворянин, да еще за номером один. Главное, я все понимаю – это ж только звание, а в должностях у нас никакого сходства, но все равно скверно.

К тому же, как назло, припомнилась моя задумка с цареубийством. Как там в Библии? «Неблагодарный пес, грызущий хозяйскую длань, что вскормила его». Что-то вроде этого. Я, конечно, не пес, а Иоанн не хозяин, да и не вскармливал он меня – я пока и медной полушки от него не видел, а все, что есть, добыл сам, вместе с Ицхаком, но все равно как-то оно не очень.

Может, это и хорошо, что меня назначили в охрану к опальной царице? Ей сейчас терять нечего – всю дрянь про этого козла выложит как на духу. Заодно и меня поднастроит соответственно, чтоб в нужный момент рука не дрогнула. А завести ее в нужном направлении нечего делать – надо только вовремя сказать про него десяток-другой ласковых слов, и все, тем более что это как раз входит в мои обязанности. Как объяснил царь, главная задача пристава не в слежении за царицей, дабы Анна не сбежала – такое невозможно, да и некуда ей, но в том, чтобы все прошло благопристойно, без истерик, без бабских слез, причитаний и попреков. Ну и, разумеется, без сопротивления, во всяком случае, внешнего.

– А ты ей сказки какие-нито поведаешь, коими меня тут услаждал, глядишь, и отойдет девка от дум тяжких, – морщась, инструктировал меня царь.

Видно было, что тема ему неприятна и он сейчас испытывает только одно желание – побыстрее отвязаться от опостылевшей супруги, но так, чтоб в народе потом не шушукались, как о Соломониде Сабуровой. А то ж до сих пор люди друг дружке пересказывают, нещадно привирая, как она во время своего пострижения и топтала ногами монашеский куколь, и призывала бога в свидетели, что, дескать, нет ее согласия на постриг, насильно его церковь над нею совершает, пред мужем ее, великим князем Василием III Иоанновичем, раболепствуя. Да так скандалила, что чуть не сорвала всю церемонию. Пока плетью не перетянули – не угомонилась.

– Токмо рясу на себя напяль, – посоветовал Иоанн напоследок. – У самого, поди, нет, так я тебе дам новехонькую, аглицкого сукна, чтоб не зазяб по пути. И помни: это она в постели колода колодой, а так-то себе на уме, и чего сотворить могёт – неведомо. В тихом омуте знаешь сколь чертей водится? То-то и оно. Знамо дело, на бабий норов нет угадчика, да и слезы бабьи чем боле унимать, тем хуже, но ты уж расстарайся, уйми, чтоб худа не стряслось. И глаз да глаз за ней, чтоб руки на себя не наложила. С нее станется и на таковское пойти, дабы мне напакостить.

Но насчет «мигом доедешь» царь меня бессовестно надул. Оказывается, монастырь-то расположен не под Москвой, а у черта на куличках, аж за Вологдой, всего в нескольких верстах от Кирилло-Белозерского. Эх, прости-прощай мой осенний визит в Бирючи! Или успею? Ладно, там видно будет.

Вот так и стал я в одночасье… надзирателем. Правда, главным. И на том спасибо.

Глава 7

Богу угождай, а чёрту не перечь

Она пришла ко мне в первую же ночь нашего пребывания в странноприимном доме, выстроенном неподалеку от монастыря…

По случаю визита столь важной особы всех богомолок и прочих, кто в нем находился, оттуда выселили, и разместили в комнатах, похожих на кельи, немногочисленную царицыну свиту: пяток мамок и нянек, да ниже этажом охрану: десяток моих ратников и двух приставов – меня, фряжского князя Константино Монтекки, и подьячего Телепню Наугольного. Последний по царскому повелению должен был остаться тут после моего отъезда, то есть пребывать близ царицы неотлучно.