Так, за разговором, мы незаметно дошли до рубежной черты, отделявшей полянку от остального леса, после чего старик слегка приотстал, и когда я в очередной раз повернулся к нему, то сзади никого не было. А потом на меня вновь нашло какое-то загадочное помутнение, словно кто-то невидимый коварно приложился чем-то к моему затылку. Особой боли я не почувствовал – больше походило на прикосновение, нежели на удар, но в себя пришел лишь на опушке леса.

Пару секунд я обалдело мотал головой, затем недоуменно уставился на Светозару, стоящую рядом и цепко державшую меня за руки. Наверное, чтоб не упал.

– А меня изгнали, – жалобно сообщила она.

– И правильно сделали, – пробурчал я, размышляя, чем это старик так здорово отшиб мне память.

– На цельное лето изгнали, – еще жалобнее проныла ведьма. – Сказывали, чтоб я ранее следующего грязника туда ни ногой. – И заревела. В голос.

– А не надо путать славянских богов с сатаной и его служителями, – злорадно заметил я.

Светозара в ответ заревела еще громче. Даже удивительно. Всегда невозмутимая, умеющая хорошо скрывать свои чувства, сейчас она исходила слезами. Неужели эта полянка была для нее таким важным в жизни? Даже жалко стало.

– Да ладно тебе, – попытался успокоить я ее. – Жила ведь сколько лет без всего этого, и ничего.

– Жила-а-а, – протянула она сквозь слезы. – Токмо они еще и силушку мне повелели забыть. Сказывали, негоже люду пакостить – ему и так худо. Теперь я ни порчи, ни сглаза, ни заговора – ничего не могу… – И, не договорив, снова ударилась в рев.

– Правильно сказывали, – согласился я. – А как это повелели? Разве можно повелеть забыть?

– Световид все может, – горестно протянула она. – Вон ты сам прошагал же три версты, пока в разум не вошел, и ничего. Он и вперед яко сокол зрит. У любого жизнь на десятки лет видит.

– Надо было мне про себя спросить, – вздохнул я.

– А его проси не проси, все одно не поведает, – угрюмо сообщила она. – Ни к чему тебе – вот и весь ответ. Я уж как близ него извивалась, ан все одно отказал.

– И это тоже правильно, – одобрил я, хотя и с некоторым сожалением. – Одного избежишь – в другое вляпаешься. Да еще как знать – может статься, это другое окажется хуже первого. А что до заговоров… – Я помедлил, раздумывая, не провести ли с ней еще одну беседу насчет их бесполезности и никчемности.

Потом решил, что не стоит – уж очень ясно и четко стояла перед глазами диковинная полянка с загадочным туманом и синевато-серым камнем по центру. От этого видения мое собственное неверие во все эти бредни, которыми напичкана голова Светозары-Маши, как-то угрожающе потрескивало, собираясь развалиться.

Нет, потом я конечно же укреплю свой скептицизм. В теплой уютной комнате, залитой солнечным светом, я непременно найду логическое объяснение всему, что со мной случилось, но пока лучше обо всем этом не думать вовсе, иначе шарики точно зайдут за ролики.

Как писал Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье». А если учесть, что я увидел очень большое, значит, и расстояние нужно выбирать соответствующее. Вот отойдем, поглядим, а там будет видно. Иногда поступить таким образом не только проще, но и разумнее всего.

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

И очень хорошо, что не снилось. Терпеть не могу кошмары. Так что вместо морали я лишь грубовато заметил:

– Обойдешься и без своих заговоров. Из-за тебя хорошая девушка в монастырь угодила, и это только за последний месяц. А до этого сколько напакостила – небось сама со счету сбилась?

– А я и вовсе не считала, – зло хмыкнула она, поняв, что от меня ей сочувствия не добиться, и постепенно приходя в себя. – Еще чего. Они сами по себе, а я сама по себе. Всем угождать – в нищете прозябать.

Ничего девка не поняла. Ну и ладно, ее проблемы. А меня Новгород ждет. Тот самый, который Господин Великий. Вот о чем думать надо, потому что в нем сейчас находится мой будущий сват по имени Иоанн Васильевич.

Да-да, именно так. Сам знаю, что круто беру. Может, и чересчур круто. Только не я это придумал, и деваться мне больше некуда, иначе своих проблем не решить – спасибо дорогому тестю, постарался на славу. Теперь у меня в точности по пословице: «Либо пан, либо пропал». Даже хлеще, поскольку паны не помогут и нужно подниматься к самой вершине.

Одно жаль – так и не удастся мне повидаться с княжной. А пока я не попрошу у нее прощения, пока не помирюсь, к царю с разговорами о женитьбе приставать нельзя. Иначе получится, что я ее поведу под венец насильно. Хорошенькое начало супружеской жизни, ничего не скажешь. Нет уж, щеки моей невесты обязательно должны гореть счастливым румянцем, а самой ей надлежит изнемогать от желания кинуться в объятия жениха. Только так и никак иначе. Это в чем-нибудь другом конец – всему делу венец, а тут с венца все как раз начинается.

Вот с такими «корыстными» мыслями я и возвращался в Новгород. Не очень-то хорошо, конечно, кто спорит. Нет чтоб искренно порадеть о благе родного отечества, ничегошеньки не требуя взамен для себя самого. А у меня же, если вдуматься, получалось, что любые добрые дела все равно будут направлены только в угоду личным интересам. Ну что уж тут поделать. Каюсь, виноват.

«Слаб человек пред земными искушениями», – как любил приговаривать старый священник Дермидонт из крохотной церквушки Святой Троицы, куда мы чаще всего наведывались вместе с князем Воротынским. М-да-а, как это я про князя забыл? Помириться бы надо. И еще не доехав до Новгорода, я дал себе слово по возвращении в Москву обязательно нагрянуть в гости к Михайле Ивановичу и попытаться объясниться с ним еще раз. Но, как оказалось, судьба любезно сократила мне столь долгий путь, потому что первый же человек, которого я увидел, въехав на просторный царский двор, был… князь Воротынский.

Глава 11

Царевич Федор

Я проворно соскочил с лошади, чтобы успеть поздороваться с князем, но спешка подвела – нога запуталась в стремени. Пока высвобождал ее, моему вороному что-то не понравилось и он, всхрапнув, чуть подался вперед, поближе к стоящей поодаль чалой кобыле. Нашел, стервец, время крутить любовные шашни. Из-за этого движения я окончательно потерял равновесие и неуклюже шлепнулся на доски, которыми было застелено подворье. О черт! Надо ж такому случиться, да еще в самый неподходящий момент!

Нет, я ничего не сломал, не вывихнул, но эта поза враскорячку, когда одна нога торчит в стремени, а другая грозно выставлена в сторону свежесрубленного царского терема…

Воротынский так и прошел мимо. Помочь мне подняться он не попытался, хотя был в шаге. Не принято? Возможно. Но князь даже не задержался, чтоб дождаться, когда я встану сам. Вместо этого он брезгливо обогнул мою вытянутую ногу и с иронией обронил своему спутнику:

– Иные лизоблюды сами и с коня-то слезть не могут, зато царю наушничать…

Громко сказал. Отчетливо. Так чтоб сам «лизоблюд» непременно все услышал. Наверняка. Я чуть не задохнулся от негодования, но, когда поднялся на ноги, было уже поздно – не кричать же в спину. Да и не было у меня подходящего ответа. От злости и возмущения я и слова-то все перезабыл, потому ограничился суровым взглядом: «Ах ты, старый козел!»

Вороной виновато всхрапнул, но затем принялся самодовольно фыркать, тонко намекая, что заслужил лишнюю торбу с овсом. Может, мой жеребец и прав. Если бы я не грохнулся, получилось бы значительно хуже. Тогда Воротынский выпалил бы мне все в лицо, и не только это, но и кое-что похуже – с него станется.

Поэтому я не пошел к дальнему углу коновязи, где расторопные холопы уже подводили к князю коня. Затевать разговор сейчас неминуемо означало начинать с оправдательного лепета, а это уже лишнее, поскольку разрыв в наших отношениях произошел не по моей вине. Нет уж. Пусть Михайла Иванович слегка подостынет, а потом мы с ним разберемся. К тому же в ближайший год нашествия татар случиться вроде бы не должно – во всяком случае, ничего из прочитанного не припоминалось, – а значит, время терпит.